На полпути в ад - Страница 56

— Славные, неиспорченные ребята, Адела, — говорю я. — Как пара горячих, породистых, резвых терьеров.

Она говорит: — Да, неиспорченные. Они должны остаться со мной, Джек. И остаться неиспорченными.

— Бери их, Адела, — говорю я. Она говорит: — Держи марку, Джек. Их надо послать в подходящую школу.

— Да, Адела, — говорю я.

Она говерит: — И надо, чтобы из школы они возвращались в подходящий дом. К подходящей матери. Знаешь, как они меня называют? — и при этих словах чуть не сорвалась. — Они меня называют «наша пригожая мать». Я ведь не смогу быть их «пригожей матерью», Джек, в штопаном прошлогоднем платье, как ты думаешь?

— Хорошо, — говорю я. — Мне ничего не нужно. Я буду жить на Вайкики или где-нибудь в тех местах. У моря.

Она говорит: — Надо, чтоб тебе хватало на табак, Джек.

При этих словах я чуть не сорвался.

Потом, конечно, пришлось иметь дело с ее семьей, с ее юристами, от всего отказываться, лишаться всяческих прав, да еще эта Каррингтон-Джоунз — жуткая стерва, — в общем, нахлебался. Я держал марку, подписал все бумаги, слова лишнего не сказал, дома глядел строго под ноги — не хотел путать в эти дела маленькую богиню. Ее время настанет — на Вайкики или где он там, этот берег.

Под конец они вынесли всю мебель. В моем логове остались только кубок за поло, клюшки для гольфа и я. Не важно — сейчас мы пулей на Вайкики, в те места. Черт побери, знаем мы, по чьей указке орудуют эти прихвостни. Антианглийская деятельность!

Я позвонил Глэдис. Она явилась. Я взглянул на нее. И вдруг слова так и посыпались. Случалось вам видеть накат огневого вала перед наступающим батальоном лучших созданий божьих? Так это было, точь-в-точь.

— Вот он я, — говорю. — Бери. Играй с моими усами. Хочешь-отстриги их. Они твои. И я к ним в придачу.

Она говорит: — Что? Я говорю: — Все осталось за флагом. Все как есть. Адела. Дети. Старый генерал — отменный старик, но бог с ним. Каррингтон-Джоунзы. Челтнем. Клуб. Полк. Деньги. И один тип, некто Падлоу — выпивал с ним в Чатна-клубе, — но опять же бог с ним. Я твой. Я видел тебя, обнаженную, на берегу моря — рассвет и тому подобное. Надевай шляпу, Глэдис. Мы встретим этот рассвет. Мы отыщем этот берег. Там безлюдье — никаких туристов!

Она посмотрела на меня. Я, конечно, знал, что она удивится. Не хотел ей ничего говорить, пока Адела в доме. Соблюдал, сами понимаете. И так уже было сказано: «непременно». И — «отлично, сэр»…

Я думал, она повторит свои слова. Повторит их не так, как раньше, будто мышка пискнула из норки тайком от шныряющих в комнате кошек — денежных, чинных, достойных, пристойных, таких-сяких-разэта-ких, ну, вы меня поняли, — не просто повторит, а скажет громко, победно, весенним, что ли, голосом.

Сказала-то она громко. Видали когда-нибудь, как шрапнельным разрывом накрывает бедолагу солдата? Вот так и меня накрыло. «Джек, — думаю, — ты в нокауте. Пиши пропало». Гляжу — а она уже ушла.

Я сразу понял, в чем дело. Ее обработали. Подонки! Рука Москвы. Треклятые агитаторы. Чертовы красные. Что им юность, что им чистота? Негодяи, пробрались в воскресные школы — да всюду пробрались. Богиня — что им богиня? Глазки, ушки, формы — а им один черт. Подымай класс на класс — вот их лозунг. Классовая ненависть. Классовая борьба.

ДЬЯВОЛ, ДЖОРДЖ И РОЗИ

Жил на свете один молодой человек, которого неизменно отвергали девушки — и вовсе не потому что от него плохо пахло, а потому, что был он уродлив, как обезьяна: такая уж ему выпала доля. У него было доброе сердце, но он ожесточился и, хотя все еще нехотя признавал, что женский пол вполне приемлем с точки зрения фигуры, размера и качества кожного покрова, во всех прочих отношениях считал женщин самыми глупыми, бестолковыми, порочными и злоехидными тварями, какие когда-либо появлялись под солнцем.

Это свое убеждение он отстаивал с незаурядным упорством и при всяком удобном случае. Однажды вечером он распинался на любимую тему перед дружками, — а происходило это в баре «Подкова», что в конце Тоттнем-Корт-роуд, — когда заметил, что к его словам с откровенным интересом прислушивается некий одетый с иголочки мрачный джентльмен, который сидел за соседним столиком и своей довольно-таки омерзительной внешностью смахивал на вырядившегося в смокинг сыскного агента, который собрался на слежку в кафе-шантан.

Столь пристальное внимание со стороны лица постороннего никоим образом не смутило нашего друга, и он продолжал распространяться о том, что именно представляют собою девушки и чем они занимаются при первой подвернувшейся возможности. Он, у кого по этой части имелось меньше улик, чем у любого другого представителя сильного пола в целом мире, был тем не менее склонен считать, что женщины от природы сладострастны.

— А не то, — ораторствовал он, — впадают в другую крайность и корчат из себя недотрог, отчего им прямая выгода, или садисток Диан, кому в радость распалить адское пламя в сердце мужчины или где там еще, а после с торжеством расписывать его муки своим сопливым подружкам. Я тут помянул про адское пламя — и жаль, что на самом деле нет такого ада, куда б можно было спровадить всех этих гарпий и соблазнительниц: уж я бы не преминул самолично туда отправиться, только бы поглядеть, как их там варят, парят и жарят.

С этими словами он встал и пошел домой. Можете представить, как он удивился, когда, поднявшись по крутой лестнице в свою невзрачную студенческую келью, обнаружил, что зловещего вида незнакомец с цинической миной, который в баре не сводил с него глаз, стоит себе как ни в чем не бывало на коврике перед его камином. Джордж сразу же признал в нем Дьявола собственной персоной — того самого, в которого решительно не верил столько лет.