На полпути в ад - Страница 131

131

— Хамфри, дорогой, а две другие порции?

— Одна досталась Винглебергу. Ему шестьдесят восемь лет, внешность как у обезьяны. На ближайшие двести лет и внешность, и возраст застрахованы от изменений.

— О Господи! — простонал Алан.

— Ну а третье-то, третье? — не унималась Каролина.

— А третье, несравненная моя, я привез с собой. Зачем — пояснять, надеюсь, не нужно.

И, проговорив это, Хамфри отпер один из ящиков письменного стола.

— Вот, — объявил он, извлекая на свет божий ничем не примечательный пузырек с бесцветной жидкостью, — жизнь, молодость и любовь; срок действия — двести лет. Или больше: уж за двести-то лет мы наверняка изобретем что-нибудь пооригинальней. И такое сокровище я готов был выбросить в день приезда.

— О, Хамфри, я… что тут скажешь!

— Но я передумал, — продолжал Хамфри, — передумал в тот день, когда увидел вас обоих. И теперь собираюсь вручить его вам, если, конечно, вы не возражаете. Эдакий запоздалый свадебный подарок. Один на двоих. Вот, держите.

Он подал им пузырек и, встретив две протянутые руки, соединил их вместе.

— Поклянитесь еще раз, что никогда не разгласите эту страшную тайну, — попросил он.

— Клянусь, — произнесла Каролина.

— И я клянусь, — прибавил Алан.

— Ну чем не свадебная церемония? — улыбнулся Хамфри, вкладывая пузырек в их сплетенные руки. — Только с виду, разумеется. Ну, берите, берите оба.

— Мы разделим его пополам, — проворковала Каролина.

— Каждому по сто лет! — подхватил Алан.

— Э, нет, нет! Подождите! Так не пойдет! — вмешался Хамфри. — Я, видно, плохо объяснил. Оно и неудивительно: носишься с идеей годами, сживаешься с ней и поневоле забываешь, что другим ее суть совершенно не понятна. Да вот, кстати, хороший пример…

— Ты хочешь сказать, что мы не можем поделить его пополам? — повысив голос, спросила Каролина.

— Увы, родная моя, железы арифметики не признают. Скормив им полпорции эликсира, взамен получишь вовсе не половину двухсотлетней молодости и красоты. Отнюдь! Помнишь нашу первую встречу, дорогая? Я рассказывал тебе о нарушениях железистых функций и их дурном влиянии на человеческую внешность.

— По-моему, ты говорил о каких-то гадких дебилах.

— Вот-вот. Снадобья в этом пузырьке ровно на одну порцию и ни каплей больше. Пьется легко, глотка хватает, вкус своеобразный, но скорей приятный. Вещица вроде бы простая, но шутить с ней опасней, чем с динамитом. Храните как сувенир. Пользы от нее никакой, красоты и того меньше — в общем, свадебный подарок. Но, по крайней мере, оригинально.

— Спасибо, Хамфри. Большое, большое тебе спасибо.

С тем они и отбыли, а придя домой, водрузили занятный подарочек на камин и долго-долго на него любовались. Потом перевели взгляд на каминное зеркало и долго-долго любовались друг на друга. Ах, как бы им хотелось взглянуть сейчас в другое зеркало, побольше и повнушительней, зеркало, именуемое «око общественности», зеркало, перед которым — да что там — внутри которого протекала их образцовая супружеская жизнь.

— Ну-ка, дорогуша, быстренько глотай его, — проговорил Алан. — А я сбегаю за водичкой.

— Нет, нет, Алан, если кому и глотать, то тебе.

— Любимая, да ты посмотри в зеркало. Видишь? Я эгоистичен как никогда. Я не переживу, если ты изменишься.

— Я вижу, Алан, вижу. Я вижу там тебя. И таким ты должен оставаться вечно.

Последовал обмен любезностями. Любезности выходили горячие и задушевные, и чем дальше, тем задушевней и задушевней. Так что про пузырек в конце концов начисто забыли. Но наступило утро, а он по-прежнему стоял на камине.

Но и Алан с Каролиной не желали сдаваться: оба по-прежнему были убеждены, что драгоценная порция должна достаться другому. В доводах их слышалось теперь что-то новое, неуловимое; оба, судя по всему, выкроили за ночь минутку и поразмышляли о них на досуге.

— Алан, я не собираюсь тратить остаток жизни на дурацкие пререкания, — заявила Каролина. — Говорю тебе абсолютно честно, откровенно и как на духу: пей и не разводи канитель.

— А я тебе в сотый раз так же честно отвечаю: пей сама, я обойдусь. Обошелся же тот тип, не помню фамилию, которого угораздило влюбиться в эту… как ее… богиню.

— Дорогой, подумай о своей прямой подаче!

— При чем тут моя подача? Что ты имеешь против моей подачи?

— Ровным счетом ничего. Подача у тебя — хоть стой, хоть падай. Все специалисты говорят. Но, любовь моя, не забывай, в августе тебе предстоит матч с этим жутким молодым игроком из Калифорнии.

— С этим недомерком? Да я его разделаю в пять минут без всяких обезьяньих желез. Очень странно, дорогая, что ты думаешь иначе.

— Ничего я не думаю, — ответила Каролина, — но…

— Ах, все-таки «но»!

— Но ты на шесть лет старше меня.

— Ну знаешь! Да у любого мужчины перед женщиной не меньше десяти лет форы.

— Это смотря какая женщина. Есть, конечно, такие, которых не смущает, если мужчина ей в отцы годится.

Она придирчиво оглядела его.

— Но тебе седина пойдет, с ней ты сразу станешь представительней.

Алан сокрушенно посмотрел в зеркало. Потом вперился в Каролину.

— Зато о твоей седине мне и подумать страшно. Так что, сама видишь, если даже я соглашусь выпить его ради тебя…

— Ну и пей, пей! — вскричала Каролина, благородство и доброта которой были поистине неописуемы. — Я не желаю, Алан, чтобы ты старел и дряхлел у меня на глазах или даже заболел и… умер. Лучше я сама умру. Да. Лучше умереть, чем дожидаться твоей смерти, а потом остаться одной-одинешеньке.

131